Лесник, 61 - 26 октября 2007 12:26

(продолжение)
- Мы достаточно знаем о мире. Ведь нам говорят. И те книги, которые осуждены, они заслуживают того. Почему вы говорите что от нас что то скрывают? Что науку заменили жрецы? Что нам лгут? Что планы, о которых говорят, - это мифы? - Спрашивал Астроном.
- Тогда почему все новости надо читать между строк? Почему думать можно, а сказать нет? Гравитационные возмущения от проходящей черной дыры, достигают максимума, а дискретность и относительность времени, становится очевидной... маятник уже.. мерцает.
- Возможно в мире вообще нет ничего определённого... Грустно сказал Астроном.
- Вы так думаете?
- Нет. Я так не думаю... -Астроном с сомнением качал головой. – И возможно вы правы, однако я предпочёл бы не верить в это... Есть вещи, которые человек должен узнать сам... понять в одиночку. Поэтому я и не пойду с вами. Мне нужно либо понять это, либо не верить очевидному...
Омм, печально кивнул. – Честно говоря, я не очень надеялся, просто казалось, вы поймёте.
- Я пойму. Но... Я не готов пока. И... я боюсь... если честно. Нам сказали, что вы больны, пусть уж, и дальше мы будем так думать.. И простите, но нам уже пора.
Они прощаясь очень хвалили пирог, и Лени, было приятно от выпитого вина и добрых слов, однако отчего то сжалось её милое сердце, когда она увидела как одиноко и грустно уходит к себе в комнату её постоялец. Часы били десять, и особенная, чуткая и
светлая мелодия, опять запуталась в тёмных туманах осени... Как крик журавлей, как скрип колодезного ворота, как тонкий звон льдинок в ведре с водой... Лени поцеловала спящего сына, и её охватила та особенная нежность матери, которая почти сродни отчаянию. Она охватила его руками, и стоя на коленях, любовалась его лицом, упивалась его снами, и глаза её стали влажные. Растревоженный ребёнок, промычал что то во сне, когда Лени поправила одеяльце, и ей послышалось «Омм»... Светлая грусть охватила её.
Но её звали дела. Нужно было убрать и вымыть посуду, а уж потом...
...Она уносила поднос, когда неожиданно зацепившись за что то, со страшным грохотом уронила его около двери... Омм, распахнул дверь, и вопросительно смотрел на Лени.
От неожиданности, она ошеломлённо сказала, - ... А мой сын, сказал ваше имя...
- А, это такой способ, передавать приветы.., понимаю. Спасибо. Освободитесь, заходите в гости. Поговорим.
- Извините что потревожила ваши сны.
- Мои сны... Я вовсе не хотел их видеть, но они приходили...
Лени принесла чай, и поставила на стол. Потом, охваченная неразбавленной любовью,
долго говорила о сыне, ей думалось, что он должен стать Канцлером, или даже Королём.
- Вот тогда и вырастают мужчины с душой испуганного ребёнка... когда живут тем, что намечтают им матери.. – Задумчиво сказал Омм. Лени удивилась. - Разве пожелает мать плохого? Разве любовь её может не быть добродетельна и необходима малышу?
- Знаете, - оживился Омм, - Сегодня уникальная ночь, она повториться три раза, и все три раза, вы сможете видеть сон... И вот что замечательно, если вы загадаете желание теперь,
то увидите его осуществлённым во сне... Но торопитесь! Осталось не больше полутора минут до... впрочем неважно. Бегите к сыну, и пожелайте ему то, что вы хотите ему пожелать. Лени, легко загорелась игрой, она поцеловала Омма в щеку, и весело побежала в спаленку. Хитро он избавился от меня, озорно подумалось ей, серьёзный такой...
Она бережно поцеловала сына, и задумалась, что же пожелать ему? Славы? Опасно.
Счастья? Но в чём оно? Секунды таяли... и она прошептала, - Пусть он любит меня, как я его! - Небо полыхнуло звездопадом, часы торжественно били в сияющее небо и чья то тень двигалась на циферблате... Лени, уже засыпая, улыбнулась хрустальной мелодии
среди звёзд...
Громаден был мир, и суров. Слишком высоки горы, слишком глубоки моря, слишком сильны и колючи ветра. Тогда она взяла горизонт, и сузила его в крошечное нечто. Это
нечто, легко уместилось в полисадничке, и любимый сын, глядя на неё сияющими глазами, рос с нею среди цветов и яблонь... Год за годом, он рос, говорил, думал.. и однажды, когда она устала и постарела, он сидя напротив, говорил ей её слова, и она вдруг тихим вечером, глядя в глаза его, с ужасом поняла, что у него никогда не будет своего «нет». Она хотела ему счастья, но в согнутом ею мире у него не было никакой любви, кроме той, на которую он был обречён. Она выталкивала его за калитку, она плача разгибала горизонт, но сил уже не было, а сын в страхе глядя на неё, рвался домой плача и страдая... И тогда она с ужасом увидела в нём кокон, гусеницу, всё что угодно, что уже никогда не станет прекрасной, неповторимой бабочкой. Никогда... И она поняла что разрушить эту убогую тюрьму она уже не в силах, кандалы на ногах сына, выкованы её чистейшей любовью, твёрже стали они... И его заботливые глаза, становились цвета блёклого неба, как бледный побег, выросший в темноте, стала душа его, и мать с ужасом думала что других дней, уже не будет у него... И настала осень, где она уже лишь бессильно, терпеливо дремала, дожидаясь конца. Сын во сне что то простонал, и...
(далее, ниже)

• 
• 
•